В 14 лет я была близка к самоубийству. Дома мне было плохо. Во дворе и в школе я держалась особняком, была замкнутая, необщительная. Я была социальным аутистом, не общалась с внешним миром вообще. Поэтому я решила переделать себя, но по-восточному. Я до сих пор советую это робким людям. Нельзя копировать голливудское кино: «Я решил стать другим и на следующий день залупил чемоданом в лоб начальнику». Это всё кино, а в жизни это очень тяжело. Поэтому мой опыт был очень простым.
Главное ‒ принять решение. Прийти к самому себе. Тогда уже становится легче. А потом нужно смотреть вокруг. Как только в детском лагере «Артек» образовалась команда из молодых ребят, чтобы устроить забастовку, я просто присоединилась к ним. Все испугались, их было трое, а я решила: вот он, момент, когда я могу изменить свою жизнь, нужно рискнуть. Но это был сбалансированный риск. Я не первая ринулась на баррикады, а присоединилась четвёртой – это намного легче.
Не надо становиться лидером сразу, если вам тяжело. Не нужно себя мучать, также как с диетой и со всем остальным. Нужно войти в гармоничное состояние. Я приняла решение, что буду меняться, а дальше ‒ начала ловить сигналы.
Во-первых, мы бастовали против нашего образа жизни в «Артеке». Мы не плавали в море. Мы с утра до вечера маршировали по плацу в коротких шортах, белых рубашках и галстука. Нам было по 14-15 лет, наш отряд был комсомольским, и мы показывали младшим пример. Мы пели песни, говорили: «Всем, всем, добрый день» и так далее. А море – вот оно, рядом… Во-вторых, наши мальчишки 15-летние, длинные акселераты, были постоянно голодными, потому что в «Артеке» были запрещены посылки в отличие от подмосковных лагерей. У нас забрали всю одежду, переодели в шорты, рубашки. Шорты иногда были велики, рубашки малы – ничего не напоминает? Ребята просто потребовали, чтобы им увеличили порции. Нельзя 6-летних малышей и 15-летних парней кормить одинаково. Они были просто голодные. Девочки-то нет, а мальчишки прямо от голода до ручки дошли. И мы добились этого – нам стали давать вторые порции и пустили в море.
Руководство вызвало всех вожаков – нас четверых и сказали, что наших родителей выгонят с работы, а нас – из школы. Мы, конечно, поняли всю ответственность. Потому что до этого мы ещё убежали на ночь: гуляли по чужой территории, купались в море – мы совершили все смертные грехи, какие только можно было сделать в этой централизованной муштре. Тут во мне впервые проявилась какая-то интуитивная восточная хитрость. Я поняла, что надо выживать. Сначала ощущение победы, что всё-таки мы добились своего, а дальше – нужно избежать наказания. Когда до меня дошла очередь «фамилия, имя отца», я скороговоркой ответила:
— Общество дружбы России и Японии, Хакамада Муцуо.
— Что?..
Я опять скороговоркой:
— Хакамада Муцуо.
Я была всего лишь ребенком, а он – руководителем лагеря. Не мог же он передо мной быть дураком, сколько можно было переспрашивать? Он изобразил, что записывает, но так и не понял, что я сказала, поэтому моего отца никто не тронул.
С папой у нас были сложные отношения. Но сложные отношения не предполагают отсутствие любви, они просто были сложные. Вообще, у нас сложная семейная история. Отец был коммунистом. Он эмигрировал во время Второй мировой войны, перешел фронт и остался в Улан-Удэ в лагере для военнопленных. Потом он написал (я видела в архиве его письмо) заявление Сталину о просьбе дать ему политическое убежище. Сталин дал согласие. После этого, выйдя из лагерей, он переехал в Хабаровск и там познакомился с моей мамой.
Не знаю, правда это или семейная легенда, но мне мой брат недавно рассказал, что наш отец всю жизнь любил только его мать-японку. Коммунистическая партия была в подполье, поэтому отец сидел в японских тюрьмах. Формально он работал переводчиком, но его пытали, он был весь в шрамах (я это видела). Жена-японка носила ему одежду, еду, между ними была огромная любовь. Но потом встал вопрос жизни или смерти, поэтому его забрили в солдаты и он перешёл. Когда он написал заявление о просьбе дать ему гражданство, то наши власти поставили условие, что он должен жениться (при живой японской жене) – это было гарантией, что он потом не сбежит обратно. Поэтому он женился не по любви. Это версия моего брата.
Моя мама была очень красивой женщиной. Но любви у них не было. Отец женился, чтобы остаться в Советском Союзе. Потом умерла его японская жена, и он всю жизнь помогал их детям. Именно поэтому он ничего мне не привозил, а наоборот отвозил всё туда, потому что там был комплекс вины. Но я только сейчас поняла, почему отец так холодно ко мне относился, пока я не выросла и не защитила диссертацию: он не любил ни мою маму, ни меня. Я была «политическим ребенком» и его брак был политический, поэтому он очень холодно относился ко мне. Он же прекрасно плавал, катался на коньках, блестяще играл в теннис, ездил на велосипеде, но меня не научил ничему.
Я научилась кататься на велосипеде в 27 лет – меня научил мой второй муж. Плавать я научилась в 13 лет сама. Просто рискнула. Я сидела на берегу, смотрела, как плавают другие дети, завидовала и стеснялась войти в воду. Потом во мне взыграл самурайский характер. Какого чёрта? Нужно научиться. Я увидела, как одна девочка легла на воду и что-то рассматривала на дне. Я логически решила: сейчас войду в воду, там, где есть дно, лягу на воду, вытяну руки, ноги и буду считать до десяти. Если я к десяти начну совсем тонуть – ничего страшного, я встану на ноги, но мне нужно понять, что происходит в течение десяти секунд. Я легла на воду и начала считать до десяти. Я начала тонуть, мне было страшно, но это было всего лишь пять. Я начала считать дальше, когда я дошла до десяти – я всплыла. Дальше я начала имитировать плавание и у меня начало получаться. Сейчас я шикарно плаваю, почти как профессионал – кролем, брасом. Но научилась я сама.
Папа мной не занимался, но когда я выросла и защитила диссертацию, он стал меня уважать. Я стала доцентом в 30 лет, кандидатом наук. После этого начались долгие беседы. Как только у меня родился сын, его внук, он ушёл от нас. Я его отпустила, не стала скандалить. Может быть, именно за счёт этого, что я была ему другом, у него возникли тёплые чувства ко мне.
У меня не было ярких ощущений счастья в детстве. Я не помню такого. Если бы было, наверное, я бы вспомнила. Я не отвергаю свое детство, просто я к нему равнодушна. У меня не было бабушки и дедушки – бабушку повесили, дедушку расстреляли при Сталине. Мы жили в коммунальной квартире – русские, албанцы, мы. Отец на меня не обращал внимания. Мама работала учительницей. Её хватало только на своих учеников – она приходила и просто падала. А я была закомплексованным, несчастным, ни на кого не похожим, неразвитым физически ребенком, который сидел и постоянно что-то кропал в своих дневниках от одиночества.
Поскольку папа не очень обращал внимание на маму, она начала болеть. Поэтому её всё время отправляли в больницы, папа уезжал отдыхать на Кавказ, а меня – в пионерские лагеря. Закрытого, неприспособленного ребенка пихали по 2-3 смены с 6-ти до 15-ти лет, где, если ты не лидер, достаточно жёсткие нравы. У меня был очень японский характер: мы терпеливые и очень гордые, мы не жалуемся никому, даже родителям. Меня там унижали, оскорбляли, выгоняли из палаты, говорили «жёлтым тут не место». Я заболевала, валялась в изоляторе. Один раз пролежала с бронхитом одна в палатке, про меня все забыли, потом вспомнили, пришли: «Ты жива?».
Когда я приезжала в Москву меня мама спрашивала: «Как тебе в лагере?» — «Всё хорошо». – «Хочешь поехать в другой лагерь на третью смену, а то у меня нет сил с тобой куда-то ехать». – «Хорошо» и я терпела дальше. Об этом никто не знал. Это всё варилось внутри, но выварилось в абсолют. Это действительно такой азиатский код. Когда меня сейчас спрашивают:
— Ира, почему ты так классно выглядишь? В твоем возрасте, ты просто летишь на всех парусах, тебе плевать на карьеру, ты делаешь то, что хочешь, развлекаешься. Почему?
— Ребята, у меня не было детства. Это реванш!
Mix: «Временно доступен», 18.02.2022, «Минаев Live», 4 февраля 2013 года.
Официальный сайт Ирины Хакамады — hakamada.ru.
Anatoly
Kolambamani
zaec